Я верю – этот мир не обречен,
Коль оживают мертвые дома,
Когда зазеленел замерзший клен
И отступила долгая зима.

Хоть радость зверя радостью у нас,
Хоть свет в душе едва горит на дне,
В толпе переплелись две пары глаз,
Переплелись и вырвались к весне.

А мальчик из кармана вынул грош,
Свой стыд, как ручеек, перешагнул,
И в тонких пальцах унимая дрожь,
Старухе нищей деньги протянул.

Седой старик, что раньше был незряч,
Прозрев, во мраке звезды увидал.
На чердаке повесился палач,
Который совести и жалости не знал.

В рассветной мгле, пугавшей немотой,
Родился колокольный перезвон…
Пока надежда светлая со мной,
Я верю – этот мир не обречен.


Я верю – этот мир не обречен,
Коль оживают мертвые дома,
Когда зазеленел замерзший клен
И отступила долгая зима.

Хоть радость зверя радостью у нас,
Хоть свет в душе едва горит на дне,
В толпе переплелись две пары глаз,
Переплелись и вырвались к весне.

А мальчик из кармана вынул грош,
Свой стыд, как ручеек, перешагнул,
И в тонких пальцах унимая дрожь,
Старухе нищей деньги протянул.

Седой старик, что раньше был незряч,
Прозрев, во мраке звезды увидал.
На чердаке повесился палач,
Который совести и жалости не знал.

В рассветной мгле, пугавшей немотой,
Родился колокольный перезвон…
Пока надежда светлая со мной,
Я верю – этот мир не обречен.